«Художники не приспосабливаются»: что нужно знать о звезде фильма «Страна Саша» Марке Эйдельштейне

Старший редактор The Symbol Александра Киселева узнала, какую роль в столь стремительной карьере сыграли Чукотка и коммуналка на Чистых, а также почему зумеры никогда себя так не называют.

Давай начнем со знакомства. Как бы ты кратко представился и описал себя?

Я Эйдельштейн Марк, учусь в Школе-студии МХАТ на третьем курсе в мастерской Брусникина. Похож на «Демона сидящего» Врубеля, а еще недавно влюбился.

Ты всегда мечтал играть в кино?

Нет, моя детская мечта — это слетать с папой на Чукотку.

Сбылась?

Пока не получилось — а я очень хотел. А с кино сложилось так. Семья моей мамы жила под Нижним Новгородом, и я часто проводил там время. Летом перед переездом, я уже знал, что поступил, я там тусовался: картошку копал, смотрел, как курицы яйца высиживают. И мне пришло Вконтакте сообщение о пробах в проект о семидесятых. Я пошел в гараж, соорудил себе штатив из банки с гвоздями, нашел у дяди кожаную куртку (мне показалось, она подходила по стилю к тому времени, но на самом деле нет), записал и пошел дальше тусоваться с курами. Это был единственный раз, когда меня утвердили по самопробам. Первый и единственный. Я приехал в Москву за три дня до съемок и снял комнатку в коммунальной квартире на Чистых прудах. Лето, эйфория, чизбургеры в «Макдональдсе». Накануне первого съемочного дня я завел будильники: на 7, 7:10, 7:20... Просыпаюсь и понимаю, что проспал, до смены 20 минут. И еще я не знаю, куда ехать. Как-то нашел на почте адрес, вбил в карты — до смены времени все меньше — и вижу, что мне пешком 4 минуты до площадки. Тогда подумал, что я, наверное, все правильно делаю в этой жизни. Но в коммунальной квартире на Чистых прудах у меня сломался мир: я проспал свой первый съемочный день. Проект так и не вышел, но после этого я ни разу не опаздывал.

И даже съездил на Берлинале со «Страной Саша». Какие самые яркие впечатления от фестиваля?

Я могу точно вспомнить, что в Берлине тогда была моя любимая погода: пасмурно, вот-вот пойдет дождь. Помню, что там очень красивые подростки. Дальше какими-то вспышками Юра Борисов, Ян Гэ, Егор Москвитин, как я вставал в 7 утра, чтобы пойти смотреть кино, смотрел, засыпал, просыпался — а шло уже другое кино. Помню, как я вышел на улицу после нашего показа, и меня трясло. Подходили люди и что-то говорили на немецком, улыбались, я им отвечал: «Danke, danke, danke». Сейчас у меня ощущение, будто я и не был в Берлине, что все это происходило с каким-то другим Марком.

Какие возникают эмоции, когда впервые видишь себя на большом экране?

Я не смотрел ни на Машу Мацель, ни на Женю Громову, ни на Диму Ендальцева или Дашу Румянцеву — ни на одного из актеров. Я смотрел только на себя, и мне ужасно не нравилось, хотелось просто провалиться под кресло. Я поэтому вышел после показа на улицу. Когда была премьера в «Художественном» недавно, я уже пережил Сашу, и фильм мне показался достойным.

В российском кино главный герой за последние годы будто стремительно помолодел. С чем это, на твой взгляд, связано?

У меня есть два ответа: фактический и метафизический. Фактически, мне кажется, это связано с рынком: основная задача платформ — наработать себе аудиторию из молодых людей, потому что взрослые люди привыкли к телевизору. Я вот не успел привыкнуть: помню, как я смотрю «Шамана Кинга» по Jetix, а мама надевает на меня колготки. Телевизор для меня был отвлекающим маневром, я никогда в него не залипал. Но не факт, это мне кажется, что я просек рыночную загадку. А есть мое метафизическое ощущение. Мне кажется, сейчас подросток стал интересен старшему поколению. Родители и их друзья рассказывали, что как будто они в свое время совсем были никому не нужны — всех интересовали бандиты. А сейчас все вдруг осознали, что ребята, которым сейчас 20 лет, будут дальше строить этот мир.

Что ты вообще думаешь о теории поколений и относишь ли себя к нынешним «зумерам»?

Я не знаю ни одного подростка, который называл бы себя зумером — это придумали взрослые, чтобы говорить со взрослыми про подростков, которых они не очень понимают.

А взрослые — это кто в твоем понимании?

Я недавно пересматривал интервью режиссера Быкова. Он сказал, что повзрослевшие люди — те, кто принимает правила игры, а правила игры таковы, что приспосабливаться и обманывать — это нормально. Я начал анализировать и осознал, что это, блин, так. Я тоже могу соврать, но для меня это прикол, а не правила игры. Художники, люди, которые меняют этот мир, не приспосабливаются. Например, мне очень нравится Ладо Кватания. Он говорит, как взрослый, но я вижу, как он снимает. Он ребенок, потому что делает странные и сумасшедшие вещи.

Ты в одном из интервью говорил, что родители твой выбор профессии не одобряли. Что-то изменилось с успехом и популярностью?

Я думал, что как только я в первый раз пришлю им деньги, они позвонят и в восторге скажут: «Какой ты молодец, Марк, мы тобой гордимся». Я прислал деньги маме, а она прислала мне их обратно со словами: «Зачем? Ты с ума сошел?» Раньше, курсе на первом, они все время мне звонили. А я говорил: «Мама, я репетирую стиральную машину. Пока». Сейчас мы созваниваемся редко, но недавно произошла примечательная история. Они были проездом в Москве — я узнал об этом из соцсетей младшего брата Матвея. У меня в этот день как раз премьера в «Художественном», предложил достать проходки, позвонил. Матвей говорит: «Поздравляю тебя с премьерой. Прости, мы сейчас мне штаны выбираем и не придем, наверное». И не пришли.

Было обидно?

Было здорово! Вокруг меня все меняется, ко мне люди начинают по-другому относиться, а родителям вообще пофиг. Я для них вообще не меняюсь, и в этом есть какая-то истина и опора. Они как любили меня за то, что я Марк, так и любят. Это очень греет.

Что для тебя сейчас на первом месте: кино или театр?

Когда я параллельно снимался и выпускал спектакль, понял, насколько важен театр. Он держит тебя в тонусе, потому что у актера, как у спортсмена, есть психофизическая форма. Поэтому в первую очередь театр. Очень круто, что спектакли повторяются, ты играешь всегда по-новому. Думаю, в этом весь смысл. Актер имеет дом – сцену. Он иногда уходит, гуляет, побеждает какого-то монстра, приходит к любимой, уходит от любимой, а потом возвращается и про это рассказывает. Таким образом он делает свой дом лучше. Это, наверное, и есть служение театру. Я-то раньше думал, что служат только в Театре российской армии, а в остальных играют. Но нет. Ты будто приносишь сакральную жертву.

Звучит очень драматично. Ты думал о том, что в какой-то момент уже не будешь так одержим профессией?

Тогда я уйду из дома в большое странствие. Люди, мне кажется, могут разлюбить, только если полюбят что-то другое больше. Да, я люблю кино, но — пусть это странно прозвучит из уст двадцатилетнего подростка — кино больше похоже на любовницу.

Тогда такой вопрос: кино или сериалы?

Сейчас сериалы, но только потому, что мы находимся в некоем вакууме, который заставил нас забыть, что такое большое кино. Мне не хватает большого жизнеутверждающего кино, но круто все то, что развивает индустрию и поднимает важные темы.

Например, какие? О чем тебе самому хочется играть?

Меня волнует первая любовь. Драма первой любви в том, что ты никогда не бываешь к ней готов. Я это уже пережил, и это был травматичный опыт. Я нехорошо себя вел, я не справился с ответственностью, со счастьем, я больше думал о себе, чем о человеке рядом. Так произошло не потому, что я эгоист, а из-за страха. И еще, конечно, в «Стране Саша» меня волнует тема ребенка перед внешним миром. Благодаря профессии передо мной открыт огромный мир. Хочется взять все, но дальше я думаю: может, выбрать что-то одно, но оно будет моим навсегда?

Что такое «не справиться с счастьем»?

Упустить его, не заметить, не понять, что это счастье. В даосизме говорится, что каждая секунда жизни самурая — это счастье. Я бы очень хотел с этим согласиться, но у меня пока не получается. Мне сейчас понравилась одна девчонка и я понял: вот счастье. Нужно быть внимательным и открытым к этому миру.

Тебя пугает этот огромный мир с его возможностями?

Меня он очень заряжает. Мотивирует просыпаться по утрам, у меня сейчас есть вера в то, что я могу этот большой мир сделать лучше. Для этого не нужно жить 50 лет, 20 лет учиться, а потом открыть черную дыру. Наверное, это говорит мой юношеский максимализм.

Думаю, настало время главного вопроса. Почему тебя так настойчиво представляют «российским Тимоти Шаламе»?

Тебе нужно спросить у Тимоти Шаламе, каково ему быть американским Марком Эйдельштейном. Поначалу меня это сравнение забавляло, потому что он хороший актер, но сейчас просто не хочется тратить на это внимание.

Ты сам себя с кем-то сравниваешь? Необязательно в профессиональном плане.

Со своим папой. Мы с этого начинали. Он работал на Чукотке и приезжал к нам раз в пару месяцев на выходные. Я лет в 9 его спросил, зачем он туда ездит. Он сказал: «Потому что мне хочется сделать Чукотку лучше». Тогда я подумал, что хочу быть, как папа — тоже менять мир.

Эта история помогла тебе на съемках «Страны»? Главный герой пытается понять, как повлияло на него отсутствие отца рядом.

Да, я по Станиславскому закрывал глаза и вспоминал, как я ждал папу в детстве. Это ощущение злости, трепета и страха от того, что не знаешь, что сказать.

Откуда была злость?

У меня полноценная и счастливая семья, но я злился за то, что папы не было с нами каждый день. Теперь он с мамой и с моим братом вместе, а меня с ними рядом нет.

И последняя тема: помнишь, как у тебя проснулся интерес к моде?

В Нижнем Новгороде, где я рос, была компания классных ребят постарше. Рядом с ним были девчонки — а рядом со мной нет. Я построил причинно-следственную цепочку и понял, что они, во-первых, круто выглядят. Так я познакомился со стритвиром, а потом мне повезло, и один российский бренд предложил для них сняться.

У тебя за плечами уже есть сотрудничество с Gucci. Теперь, когда многие бренды из России ушли, с кем бы из наших марок хотелось поработать?

Мне очень нравится то, что делают Red September и Рома Уваров. Вообще я бы хотел, чтобы NOB Agency написали мне: «Привет, Марк, мы посмотрели "Страну Сашу" и хотели бы сотрудничать».

Мне кажется, это будет идеальное попадание.