Как сложные отношения с матерью влияют на жизнь взрослых женщин

«Люди отчаянно хотят верить, что в мире, где любовь трудно обрести и еще труднее сохранить, есть нечто незыблемое – любовь матери, – рассуждает Стрип. – Жестокая правда – что бывают матери, которые ранят, отторгают или унижают своих детей словами и действиями, – в нашей культуре остается табуированной, ее никто не хочет признавать. Мы страдаем от одиночества и молчания, тонем в сентиментальном сиропе, в море футболок и чашек с надписями "Дом там, где мама" и "Лучшей в мире мамочке". Ощущение изоляции – пропасти, отделяющей от близких, клейма ущербной и недостойной, страха, что с тобой что-то не так, – с каждым днем усиливается и ранит не меньше, чем отсутствие любви».

Один из факторов, влияющих на искаженное восприятие реальности дочерьми, подвергшимися материнскому абьюзу, – общественная конвенция. Классическая ситуация – когда взрослая дочь начинает испытывать чувство вины из-за того, что ее отношения с матерью не сложились, ведь та стареет и нуждается в помощи. «В нашем обществе принято напоминать о дочернем долге, – продолжает Стрип. – Все мы впитали идею, что очень многим обязаны родителям и что даже токсичное отношение с их стороны нужно прощать». Зависимость от материнских эмоций заложена в нас эволюцией, движущий механизм которой, как известно, борьба за выживание. Пока маленький человек не научился быть самостоятельным, выжить можно, лишь безошибочно распознавая материнские сигналы. Любопытный эксперимент на эту тему поставила известная ученая, профессор Корнеллского университета Элеанор Гибсон. Его суть сводилась к следующему: годовалого ребенка положили на прозрачный стол из оргстекла, одна половина которого была накрыта скатертью, а вторая оставалась свободной, создавая иллюзию пропасти. Мать ребенка, стоящая у «обрыва», должна была транслировать ему разные эмоции. Когда она улыбалась, давая понять, что все хорошо, малыш без колебаний полз в сторону «смертельной опасности», а когда делала сердитое лицо, испуганно пятился назад. Доверие к матери у младенцев безусловно и лежит в плоскости неосознаваемого. Американский психоаналитик Эрик Эриксон, благодаря которому в науке появилась теория кризиса идентичности, выделяет восемь стадий жизненного цикла и говорит, что на каждой человек делает важный выбор. На самой ранней выбирать нужно между базисным доверием и недоверием. И тут ключевым фактором становится последовательность и единообразие опыта. Непоследовательность же и непредсказуемость – в нашем случае в поведении матери – вселяют чувство тревоги и небезопасности. Материнские эмоции – единственно верный сигнал, который нужно уметь распознавать, – подсказывают, как поступить в той или иной ситуации. Эти эмоции имеют огромную власть и берут верх даже над собственным восприятием ребенка: ползущий по прозрачному столу малыш видит «пропасть» своими глазами и тем не менее уверенно двигается к ней.

Если младенец распознает эмоциональные послания, то уже сознательный ребенок получает или не получает вербальные подтверждения материнской любви. Типичные проблемы, с которыми сталкиваются женщины, ощущавшие ее острый дефицит в детстве, – неадекватная самооценка, гиперчувствительность, сложности в установлении границ, неумение говорить нет, склонность угождать другим, принятие чужих установок и убеждений, боязнь вступать в споры. Доктор философии Кристин Энн Лоусон в своей книге «Матери с пограничным расстройством личности и их дети» выделяет несколько типов матерей, чье непредсказуемое поведение становится источником травмирующих событий. К примеру, мать-беспризорница ведет себя так, чтобы вызвать у окружающих сострадание. Она может находить у себя симптомы всех заболеваний разом, работать на работе ниже ее квалификации и постоянно напоминать, что жизнь слишком трудна и несправедлива. Мать-отшельница занимает позицию испуганного ребенка в мире, полном опасностей. Для нее характерны собственничество и чрезмерный контроль. Она избегает компаний, предпочитая им одиночество, в котором можно предаться тягостным раздумьям. Мать-королева переживает эмоциональную депривацию. Из-за этого вселенная должна крутиться вокруг нее. Она считает, что вправе подчинять себе детей, и знает, как внушить им страх. На все всегда должна быть ее воля. В отличие от королевы, в душе которой зияющая пустота, матерью-ведьмой движет неистовый гнев. Она жестока и деспотична, легко переходит личные границы и получает особое удовольствие, лишая ребенка желаемого (Марина Н., с чьей истории начался этот текст, рассказывает, что в детстве мать никогда не покупала ей вещи, о которых она мечтала, но зато демонстративно дарила их другим детям).

У каждого типа есть свои вербальные штампы. Дети беспризорницы могут часто слышать от матери что-то из серии «Ты совсем обо мне не заботишь-ся» или «Я для тебя пустое место». Отшельницу, в чьем эмоциональном состоянии ведущую роль играет страх, выдают фразы «Я чувствую, случится что-то ужасное», «Никому не доверяй кроме меня». Королева обесценивает всех, кто не относится к ней с пиететом: «Да ты только посмотри, на кого ты похожа», «Кто ты такая, чтобы мне указывать». Ведьмы применяют тактику выжженной земли: «Я твоя мать, и мне решать, как для тебя лучше», «Ты за это поплатишься». Все вышеприведенное говорится как маленьким девочкам, так и уже взрослым женщинам, у которых есть собственные семьи. «Дети матерей с пограничным расстройством приучаются умерщвлять свою подлинную самость. Ради выживания им приходится подстраиваться под эмоциональные потребности неуравновешенной родительницы, – объясняет Кристин Энн Лоусон. – Мать расценивает сепарацию ребенка как предательство и наказывает его за проявление уверенности в себе. Она будет прибегать к любым манипуляциям, лишь бы подчинить его своим нуждам».

В абьюзивных отношениях с матерью у дочери формируются разные типы привязанности. В теории привязанности выделяют три «патологичных» сценария: тревожный, избегающе-отвергающий и тревожно-избегающий. Тревожно-привязанные дочери матерей, которые с детства подвергали их жесткой критике и обесценивали любые заслуги, повзрослев, во всем видят признаки отторжения и пытаются нащупать точки опоры. Малейшая ирония воспринимается как попытка унизить, дежурная просьба не опаздывать – как обвинение в непунктуальности, а внезапно отмененная подругой встреча – как предательство с ее стороны. Тревожно- избегающий тип, с малых лет усвоивший, что, привязываясь к кому бы то ни было, ты ставишь себя под удар («Я так любила маму, а она не обращала на меня внимания»), боится вступать в близкие отношения в любых формах, будь то женская дружба или любовная связь. Избегающе-отвергающая личность испытывает похожие эмоции, но эффектно прикрывается броней, во всеуслышание декларируя, что «семья и дети – это для посредственных, а мне нужно делать карьеру и завоевывать мир». Все три типа объединяет одно: они возникают как механизм приспособления, чтобы минимизировать страдания ребенка, чьи ожидания относительно родителей не оправдались. И все три очень сильно мешают жить полноценной жизнью.

По словам Пег Стрип, самое сложное – осознать, какие именно травмы были нанесены. Часто материнские установки так тесно переплетаются с нашими собственными суждениями, что отделить их под силу только психотерапевту. Один из способов начать диалог с самой собой о негативном детском опыте – заполнить анкету ACE (Adverse Childhood Experiences), которую можно скачать в интернете. Осмысление того, что происходило в детстве, – важный шаг на пути к исцелению. Пег физиологично называет его детоксикацией. «Прежде всего нужно избавиться от ставшего привычным представления о норме, – объясняет она, – от груза стереотипов, от отчаянного желания принадлежать к семье и даже от надежды, проснувшись однажды утром, обнаружить, что все чудесным образом разрешилось. Детоксикация не будет легкой, но позволит нейтрализовать ущерб, наносившийся в течение многих лет, и в итоге приведет вас к освобождению».

Марина Н. рассказывает, что на сессиях с психоаналитиком испытала большое облегчение и впервые почувствовала благодарность к матери. «Возможно, именно ее жесткость в обращении со мной и эмоциональная непроницаемость подтолкнули меня к росту. Я могла бы сломаться и забиться в угол, но в итоге стала сильной и решительной, сделала карьеру и теперь сама выбираю, как хочу жить. Я знаю, что наши отношения уже никогда не будут идеальными, но сегодня спокойно смотрю этому обстоятельству в лицо. Когда она позвонит, я не буду биться в истерике или искать повод избежать неприятного разговора. Я просто возьму трубку и скажу ей: "Привет, мам! Как дела?»